НЕЗАВИСИМЫЙ АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Независимый аналитический центр геополитических исследований «Борисфен Интел» предоставляет возможность аналитикам высказать свою точку зрения относительно конкретной политической, экономической, информационной ситуации в Украине и в мире в целом, на основании личных геополитических исследований и анализа.   Заметим, что точка зрения авторов может не совпадать с редакционной.

 

Владимир (Зеэв) Ханин   Родился в Запорожье, окончил аспирантуру Института Африки АН СССР в Москве, доктор философии (политические науки). После репатриации преподавал в ряде учебных заведений Израиля, читал лекции в университетах Оксфорда и Лондона. Автор многих публикаций в мировых СМИ, написал 9 книг, соавтор и редактор ряда коллективных монографий. Сотрудничает с радио «Голос Израиля», «Радио Свобода», Девятым телеканалом Израиля.

 

Вступление

Многие из тех, кто воспринимали начавшееся в середине декабря 2010 и почти мгновенно охватившее арабский мир политическое цунами «арабской весны» как начало долгожданного процесса социальной, экономической и политической модернизации арабо-мусульманских стран Ближнего Востока, с разочарованием наблюдали ее переход в «исламистскую зиму», уже считанные месяцы спустя.

Последние надежды на то, что речь идет об издержках процесса, инициированного молодым поколением арабов, жаждавшим обеспечить своим народам экономическое процветание и демократическое устройство, что в конечном итоге приведёт к сокращению отставания арабского мира от западных стран, рухнули с началом в 2014 году нового политического «сезона». Обозначенного, не без грустного юмора, профессором Тель-Авивского Университета Эялем Зиссером как «лето ИГИЛ» («ДАИШ»): выход на политическую арену региона экстремистских группировок, типа «Исламского государства» и ему подобных салафитских движений^[1]. На чьем фоне прежние радикалы типа «Братьев мусульман» или «Хизбаллы» стали смотреться чуть ли не умеренными прагматиками. От себя добавим, что возвращению этих надежд не слишком способствует последовавшая за этим «ближневосточная осень» великих держав, занявшихся — хотели они того или нет — геополитическим переделом Ближнего Востока, ровно через 100 лет после известных соглашений Сайкса-Пико^[2]. Разумеется, в несколько ином составе и в меняющихся комбинациях с региональными центрами силы.

 

Израильское «межсезонье»

Израиль, единственная в регионе страна с устойчивым либерально-демократическим режимом западного типа, был и одним из очень немногих, или вообще единственным государством региона, все это время был чаще зрителем, чем участником этой «пьесы» революционных «времен года». Поддерживая свою репутацию «виллы в ближневосточных джунглях», Израиль и в этот период сохранял набранную в 90-х годах прошлого и «нулевых» годах этого века социально-экономическую динамику, которая позволила ему завершить свое превращение в один из ведущих мировых центров инноваций и технологических разработок (“the-start-up nation”). И по доходу на душу населения, «индексу человеческого развития», темпам роста ВВП, сокращения безработицы и снижения инфляции, а также привлекательности внутреннего рынка для зарубежных вкладчиков, и другим параметрам занять вполне почетные места в первой и второй десятке наиболее развитых стран мира.

Это не значит, что в Иерусалиме с посторонним равнодушием наблюдали за разрушением, пусть, в основном и враждебных или недружественных ему, но привычных и, на фоне охватившей восточные общества нынешней волны радикализма, относительно умеренных арабских режимов, способных, или хотя бы заинтересованных худо-бедно сохранять баланс сил в регионе. Напротив, у Израиля не вызывало восторга заполнение вакуума, возникшего на месте прежде казавшихся устойчивыми арабских государств, кланово-племенными группами и радикальными исламистскими движениями, всегда находившимися за фасадом наскоро сшитых «арабских наций». И он прилагал заметные усилия для купирования процессов, способных поставить под вопрос эффективность сложившегося в прошлые годы «потенциала устрашения» противников еврейского государства.

Примером может быть позиция Израиля в отношении сирийского кризиса, который с момента его начала воспринимался израильтянами как внутренне дело соседней страны, так и не подписавшей с Израилем мирный договор и являющейся базой, транзитом и спонсором ряда действующих против Израиля террористических организаций. Выбранная военно-политическим руководством Израиля стратегия включала три параметра.

Во-первых, держаться максимально в стороне от этого клубка конфликта, с участием режима Башара Асада и его союзников (иранских КСИР, южно-ливанской «Хизбаллы» и шиитских милиций), сил самообороны курдов и иных неарабских и немусульманских меньшинств. А также широкого спектра относительно умеренных и ультрарадикальных исламистских группировок.

Во-вторых, проводить линию равной удаленности и баланса подходов в отношении интересов присутствующих на сирийском поле глобальных (США и Россия) и региональных (Турция, Иран, КСА, Катар и другие) держав, используя, в случае необходимости, рычаги политической или «военной» дипломатии.

В-третьих, до тех пор, пока ситуация не угрожает непосредственно израильским границам, ограничивать свое вмешательство предоставлением гуманитарной помощи (включая лечение раненых в израильских больницах) и уничтожением источников спорадических обстрелов израильской территории — кто бы ни нес за них ответственность. А также ликвидацией складов и караванов вооружений, пересылаемых из Сирии, или через нее покровительствуемым Ираном радикальным исламским группировкам, что способно нанести ущерб выстроенному Израилем упомянутому механизму сдерживания этих террористических структур^[3].

Характерно, что и большинство сил, вовлеченных в противостояния в Сирии и на Ближнем Востоке в целом, нередко демонстрировали готовность, в обмен на невмешательство Израиля в эти конфликты, «не замечать» или беспрецедентно сдержанно реагировать на ограниченные действия ЦАХАЛа и израильских спецслужб. Понятно, не потому, что в отношении радикальных арабских националистов, консерваторов-традиционалистов арабских монархий, и тем более исламистских радикалов к евреям и сионизму произошел позитивный переворот.

Сегодня этих субъектов занимают существенно более актуальные для них линии противостояния и конфликты — арабов с персами и турками, и мусульман-суннитов против мусульман-шиитов. Причем, по кардинальному для них вопросу: кто будет управлять странами с мусульманским большинством и кто будет доминировать на Ближнем Востоке, — прекрасно понимая, что у Израиля подобные заявки и амбиции отсутствуют.

Бывший секретарь Лиги арабских государств Амр Муса

Соответственно, и стратегия выживания ближневосточных монархических и авторитарных «президентских» режимов в новых условиях имеет мало общего с их историческим противостоянием с еврейским государством. Так, согласно характерному заявлению бывшего секретаря Лиги арабских государств (ЛАГ) Амра Мусы, сделанному в марте 2012 года, интерес арабов-суннитов в современную эпоху состоит в том, чтобы не допустить ситуации, когда «арабский Ближний Восток будет управляться Ираном или Турцией».^[4] Та же идея была им озвучена в обширном интервью общеарабскому еженедельнику The Arab Weekly пять лет спустя. «Большинство населения Ближнего Востока — это арабы, которые никогда не скажут «да, господин» (“yes, sir”), Турции или Ирану. Даже если поручение «навести порядок» в регионе они [Иран и Турция] получат от Москвы и Вашингтона. У нас есть свои лидеры, такие как саудиты и египтяне, и они найдут правильный путь к решению [наших арабских] проблем»^[5].

Как можно заметить, эти высказывания, произнесенные на пике «арабской весны» и на исходе ее кризиса, не имели почти ничего общего с прежними мантрами этих кругов об угрозе «захвата сионистами власти в регионе». На самом деле ни в том, ни в другом интервью А. Муса, символ и идеолог «старого панарабского национализма», краеугольным камнем которого исторически было противостояние с евреями и «новыми крестоносцами», даже не упомянул Израиль или арабо-израильский конфликт. Естественно, традиционно подозрительное, неприязненное или откровенно враждебное отношение к еврейскому государству со стороны режимов и движений, многие годы с трудом мирившихся с его присутствием на Ближнем Востоке, или не готовых признать его права на существование в принципе, тоже никуда не делось. И, как и в прошлом, дефицита дежурных лозунгов об «Израиле как главной угрозе арабо-исламскому миру», также не наблюдается — равно как и нехватки стандартных обвинений, в «работе на интересы сионистского врага», которыми обмениваются стороны, противоборствующие в нынешнем витке конфликта.

Произошло иное: «арабская весна» и «исламистская зима» сделали очевидным факт, который Израиль настойчиво, но ранее без особого успеха, пытался ввести в официальный международный дискурс: арабо-израильский конфликт на самом деле находится на глубокой периферии сложного сплетения общинно-племенных, этно-национальных, внутри- и межрелигиозных и социально-классовых противоречий и проблем региона. В итоге конфронтация с Израилем, пожалуй, впервые за 70 лет вооруженного арабо-израильского противостояния для подавляющего большинства вовлеченных в нынешний региональный конфликт субъектов оказалась, что называется, “non-issue”.

 

От Осло к Эр-Рияду

И все же, есть два сюжета, которые прямо или косвенно делают Израиль участником большого геополитического передела в регионе эпохи «арабской весны». Оба связаны с его отношениями с арабами-палестинцами — членами арабских и арабизированных сообществ разного географического и этнического происхождения, проживающих в различных регионах исторической области Эрец-Исраэль (Земли Израиля)/Палестины^[6]. Включая суверенную территорию самого Израиля (внутри т. н. «зеленой черты») и Иорданию, где представители этих групп имеют гражданство соответствующих стран, а также в арабских анклавах на территориях Иудеи и Самарии (в международной терминологии — на Западном берегу реки Иордан) и в секторе Газа.

Арабы-палестинцы на Ближнем Востоке

Собственно, об этих двух последних категориях и идет речь. По итогам первой арабо-израильской войны (в израильской традиции — Война за независимость 1948–1949 годов), завершившейся победой ЦАХАЛа над вторгнувшимися в новорожденный Израиль армиями пяти арабских стран, эти две категория палестинских арабов оказались, под контролем соответственно, Иордании (давшей гражданство части жителей Западного берега) и Египта (который гражданство жителям Газы не предоставил). А после Шестидневной (или третьей арабо-израильской) войны 1967 года — под контролем Израиля^[7].

Предпринятый, с «внешней подачи», в последние несколько десятилетий эксперимент по формированию на базе этих арабских и арабизированных общин «палестинской нации» оказался даже менее успешным, чем схемы национального строительства в ряде других арабских регионах. Ибо данный проект, в пакете с бесконечно муссируемой темой палестинских беженцев (с передачей этого статуса и ограничений в интеграции по наследству)^[8], был для суннитского мира не самостоятельной целью, но скорее удобным рычагом дипломатического, политического и террористического давления на Израиль.

Кроме того, имевшееся и ранее, но приберегаемое на «черный день» осознание «палестинской проблемы» как в целом периферийного сюжета нынешней региональной повестки дня многие годы тормозилось ее многолетним статусом практически единственного элемента, по которому в арабском мире имелся хоть какой-то консенсус. Борьба с Израилем за «права палестинского народа» помогала правящим элитам объяснить любые проблемы — от дефицита товаров первой необходимости, низкого уровня образования и качества жизни до климатических изменений в арабских странах. И соответственно, обеспечивала мобилизацию общественной поддержки и снятие внутренней напряженности в большинстве устойчивых (или казавшихся таковыми) суннитских режимах Ближнего Востока. Именно поэтому палестинская тема утвердилась, как символически важная для подавляющего большинства арабских и арабо-мусульманских стран в целом.

Но на рубеже прошлого и нынешнего веков целый ряд упомянутых арабских режимов стали испытывать растущий дискомфорт, а вскоре осознавать деструктивный характер, который приобретает палестино-арабская тема. Ибо на фоне «вытеснения с политического рынка» арабского национализма радикальным исламизмом, она превращалась из орудия перевода вовне внутренних конфликтов и тем самым стабилизации арабских монархий и авторитарных «президентских» режимов, в фактор их подрыва изнутри.

Первым звонком была поддержка, которую лидер Организации освобождения Палестины (ООП) Ясир Арафат оказал иракским войскам Саддама Хусейна, оккупировавшим Кувейт. В тот момент Я. Арафат смог купировать последствия этого демарша согласием на начало т. н. Ословского процесса — политического диалога с Израилем с целью урегулирования по модели «мир в обмен на территории». Понятно, что арабский мир был готов выделить немалый политический и финансовый кредит под идею создания палестинского государства, куда можно было бы, наконец, убрать основную часть проблемного населения «лагерей палестинских беженцев» и эмигрантских колоний палестинских арабов. Причем, не только из Ливана или Иордании, где, как мы помним, тот же ООП Я. Арафата едва не осуществил в 1970 году насильственный захват власти, но и — или даже, прежде всего — из КСР и княжеств Персидского залива.

Премьер-министр Израиля Ицхак Рабин, президент США Билл Клинтон и лидер ООП Ясир Арафат на церемонии подписания «соглашений Осло», 13 сентября 1993 года

По мере исчерпания идеи палестинского государства, в том виде, как она была заложена в «соглашениях Осло», все менее релевантной становилась изначальная схема — но отнюдь не сама идея снятия палестинской темы с повестки дня арабских стран, что требовало продолжения поиска точек их соприкосновения с Израилем. Надо полагать, лидерам «умеренных» суннитских режимов было давно понятно, что источником проблемы является не «неуступчивость» Иерусалима. А тот факт, что палестино-арабских лидеров интересует не столько перспектива создания своего государства, сколько бесконечная борьба за это самое государство в пакете с возможностью сохранять свое место в первых строчках международных информационных рейтингов и продолжение процесса получения и распределения финансовых вливаний. Тем не менее, саудиты и их партнеры по ЛАГ по-прежнему полагали, что оплатить (во всех смыслах этого слова) этот проект был должен именно Израиль.

Именно такой посыл лежал в основе, так называемой «Саудовской», или «арабской мирной инициативы». Ее основные параметры предполагали нормализацию отношений Израиля с арабскими странами в обмен на выполнение им некоторых условий. А именно, уход к «границам 1967 года» — никогда в природе не существовавшим, но идея которых, по разным причинам, закрепилась в международной информационной, политической и дипломатической практике. А также согласие на раздел Иерусалима, ликвидацию еврейского присутствия в Иудее и Самарии (в международной терминологии — «Западный берег реки Иордан») и готовность принять внутри «зеленой черты» (то есть, на суверенной территории Израиля) миллионов лиц, которые называют себя палестинскими беженцами и их потомками и/или выплатить им финансовую компенсацию.

Понятно, что Израиль, который никогда не признавал своей ответственности за возникновение палестинской проблемы, категорически и регулярно отказывался принимать подобные условия Саудовской инициативы 2002 года и тем более ее Бейрутского варианта 2003 года, дополненного по требованиям палестинских арабов более жесткими требованиями к Израилю. На практике Иерусалим показывал потенциальным арабским партнерам свою заинтересованность в самой идее диалога со странами ЛАГ, но одновременно давал понять, что эпоха односторонних израильских уступок закончилась.

Эта тема могла бы еще много лет регулярно появляться «на столе» и с той же частотой сдаваться в архив, если бы не драматические события «арабской весны», которые сделали ранее гипотетический вызов выживанию «умеренных» суннитских режимов вполне актуальным. Израиль, в этой новой ситуации, мог не просто предложить способ снятия раздражающей и дестабилизирующей регион палестинской проблемы, но превращался в ультимативный фактор выстраивания оптимальной конфигурации региональной безопасности. Причем, уже имеющийся механизм их неформального сотрудничества с Израилем в сфере получения от него критически важной информации и технологий безопасности, в свете нынешнего уровня угроз, с которыми сталкиваются прозападные суннитские режимы, является уже явно недостаточным.

Все это, так или иначе, подвигает, по крайней мере, часть столиц стран ЛАГ к более гибкому подходу к рассмотрению израильских условий. Которые никогда не являлись секретом: прозападные суннитские режимы должны оплатить «свою часть пакета нормализации», и частью этой цены является снятие палестинской темы с повестки дня в том понимании, как это видится в Иерусалиме. В общем, ничего фундаментально неприемлемого для «умеренных суннитских столиц» в этих позициях сегодня уже, вроде бы, и нет. Что, в принципе, показала очередная арабская инициатива комплексного арабо-израильского урегулирования, на этот раз представленная президентом Египта Абдель Фаттахом ас-Сиси.

Выдвижению в июле прошлого года этой инициативы сопутствовал приличествующий случаю антураж заявлений о неизменной приверженности Египта и его партнеров, из арабских стран Персидского залива и Магриба, идее создания палестинского государства. Тем не менее, комментаторы не могли отделаться от ощущения, что весь контекст говорит о том, что лидеров этих стран «палестинцы интересуют как прошлогодний снег». Во всяком случае, «обновленная арабская инициатива» оказалась вполне сопоставима с идеей «регионального мира» еще несколько лет назад предложенной тогдашним главой МИД и нынешним министром обороны Израиля Авигдором Либерманом и элементы которой примерно с середины 2015 года стали частью внешнеполитической повестки дня правительства Б. Нетаньяху.

Смысл этой концепции — в замене прежней формулы «достижение палестино-израильского мира как условия урегулирования отношений Израиля с арабскими странами» на противоположную схему. Согласно которой, нормализация отношений с ведущими арабскими государствами в таком виде, как это произошло с Египтом и Иорданией (официальное прекращение состояния конфликта и установление полноценных дипломатических отношений), может означать в перспективе решение и палестинской проблемы. На практике традиционный набор арабских лозунгов и требований к Израилю, в вопросах политического самоопределения палестинских арабов, границ, статуса Иерусалима, «беженцев» и т. д., формально сохраняется. Последнюю по времени декларацию такого рода мы слышали 19 августа с. г. в заявлении министров иностранных дел Египта, Иордании и Палестинской автономии о согласованной позиции арабского мира на переговорах с прибывшей на Ближний Восток делегацией США^[9].

Саммит министров иностранных дел Египта, Иордании и Палестинской автономии, 19 августа 2017 года в Каире

Де факто они перестают быть ультимативным фактором нормализации отношений еврейского государства с арабским миром, вынуждающим, если оно хочет такой нормализации, заплатить любую цену, назначенную палестинскими вождями. То есть, из нижней планки требований, без предварительного согласия Израиля на которые председатель созданной в соответствии с соглашениями Осло Палестинской национальной администрации (ПНА) и глава ООП Махмуд Аббас (Абу Мазен) в принципе отказывался вернуться к столу переговоров, они становятся верхней планкой требований ЛАГ к Иерусалиму. Причем, достаточно вторичных в контексте более общих региональных интересов сторон и в силу этого — предметом неизбежного компромисса. Тем более, с учетом видения проблемы новой администрацией США, где идея палестинского государства переходит из категории ”must be” («необходимого») в категорию ”good to have” («неплохо иметь, но можно и обойтись»).

«Глубокое разочарование» Абу Мазена столь резким изменением правил региональной игры и перспективами потери вождями ПНА/ООП статуса самостоятельного субъекта регионального процесса, вместе со всеми сопутствующими дипломатическими и финансовыми дивидендами, вполне понятны. Особенно с перспективой возвращения всей этой тематики к состоянию «эпохи до Мадрида» (мадридской конференции 1991 года о временном урегулировании арабо-израильского конфликта)^[10], когда отношения между израильскими евреями и палестинскими арабами были одним из множества неурегулированных внутригосударственных межэтнических конфликтов в странах постколониального мира. В данном случае — на территории бывшего британского мандата в западной Палестине, где единственным реальным сувереном сегодня является Израиль, которому, если следовать этой логике, и следует передать инициативу в решении проблемы палестинских арабов.

Потому вполне объяснимы и усилия М. Аббаса для возвращения палестинской темы в центр общеарабской повестки дня, что в ситуации существенно более актуальных для этого мира вызовов и угроз, было сделать крайне непросто. Еще более сложным это делает новый виток сирийского кризиса, связанный с появлением на данном поле России, что, по мнению ряда аналитиков, превратило гражданскую войну в этой стране в наиболее серьезное, со времен окончания «холодной войны», косвенное противостояние России и Запада.

Если к этому добавить, что другими звеньями этого комплекса противоречий являются вялотекущий российско-турецкий кризис, европейско-российская «война санкций» и ситуация в Украине и вокруг неё, то становится понятным, почему арабо-палестинский проект из фактора мировой и региональной политики стал темой, в лучшем случае, шестого-седьмого ряда. Собственно, упомянутый саммит министров иностранных дел Египта, Иордании и ПНА 19 августа, видится экспертам едва ли не последней попыткой Рамаллы заставить арабский мир однозначно подписаться под решением конфликта на базе идеи «двух государств». Тем самым, как полагают наблюдатели, помешать членам саудовского блока быть втянутыми в региональный союз с Израилем, сняв с повестки дня предварительное условие о создании Палестинского государства в «границах 1967 года»^[11].